Александр Марин

Александр Марин – основатель монреальского театра Théâtre Deuxième Réalité, заслуженный артист России, режиссер с мировым именем, ученик Олега Табакова и один из основателей театра под рук. О. Табакова, известного как «Табакерка» – в октябре поставил новый спектакль «Буря. Вариации» по пьесе В. Шекспира.
 
Премьера его на днях состоялась в Москве, в родной Саше «Табакерке». Поэтому, как вы понимате, кофе сейчас я пила одна, расшифровывая записанный на диктофон текст интервью с режиссером. А вот беседа наша состоялась летом, когда Саша приезжал в Монреаль в отпуск. И тогда-то мы и пили кофе, сваренный им самим. И разговаривали о прошлых спектаклях, будущих, и о многих других вопросах, которые невозможно упустить, когда есть возможность поговорить с таким интересным собеседником как Саша Марин. Попутно замечу, что наш город тоже внес свою лепту в создание Сашиной «Бури»: режиссер сам взялся за перевод текста английского классика и здесь, в Монреале, он заканчивал пьесу. Также скажу, что в спектакле Саша вновь вернулся к своей первой профессии: сыграл роль Просперо.
 ___________________________

Первый мой вопрос прозвучал несколько выспренно:
– Саша, тебе, как режиссеру, наверное, приходится на постоянной основе заниматься исследованием человеческих душ? Или ты исследуешь в основном себя?

На что Александр дал очень простой ответ:
– Да нет, я просто пытаюсь жить и пытаюсь найти в этой жизни людей, которые мне интересны. Пытаюсь создать свой, мне понятный и мне удобный микроклимат, в котором мне было бы интересно и я мог бы не переживать, что день прошел, месяц прошел, год прошел и скоро умирать... Я не занимаюсь каким-то именно исследованием. Да, оно, наверное, все же исследование, но в каком-то другом смысле слова.

– У этого слова есть достаточно циничное значение...
- Когда был молодым, были амбиции сыграть что-то или сделать какой-то спектакль, который всех бы поразил. Со временем эти амбиции прошли и лет 15 меня не интересует моя профессия как профессия. Я многое в ней знаю и понимаю. Понимаю из чего она складывается, понимаю, чем мы занимаемся в театре, и как можно прийти к какому-то результату. Это не является чем-то любопытным для меня. Это знание... А вот жизнь, которую ты живешь, интересна. Она интересна, потому что ты можешь терять эту жизнь по крохам, по кусочкам, по песчинкам каждый день, либо ты что-то для себя видишь, что-то понимаешь, с кем-то соединяешься в своих представлениях или наоборот отталкиваешь кого-то. То, что тебе дает интерес в человеческом взаимодействии. Ты ищешь себе подобных людей, может, так... Ищешь ответы на какие-то свои внутренние вопросы. Это уже не является для меня профессией, пойми меня правильно, хотя все и называют меня режиссером.

– Ты все равно же ищешь через те средства, которые получил в своей профессии?
– В театре как раз тот случай... Когда мне не интересен артист, с которым я работаю, то я не буду с ним работать. Я уже не в том возрасте, не в том положении, когда я должен тратить свою жизнь на человека, который мне не интересен. И в профессиональном, и, прежде всего, в человеческом плане. Я не хочу просто так день выбрасывать из своей жизни. Мне его жалко – этот день! Мне час жалко, понимаешь! Театр для меня уже продолжительное время – это способ жизни. И я знаю, что за один и тот же период времени можно сделать и бездарные вещи, и что-то очень важное для себя и для других людей. И стараешься время использовать правильно. А в театре его можно правильно использовать, когда ты находишься среди своих людей, когда тебе с ними хочется жить эту жизнь.



– Мы с тобой в прошлый раз уже касались того, что в театре Табакова у тебя сложилась достаточно комфортная ситуация. Это театр, где есть все, что нужно для режиссера, чтобы творить...
– «Комфортная», может, не совсем правильное слово. В плане инфраструктуры, организации, конечно, комфортная. Но жизнь интересной делают люди, окружающие тебя, и взаимодействие с этими людьми, а не удобства при проведении репетиций. Можно быть в шикарном репетиционном зале и при этом ничего не будет происходить, все будет бессмысленно и пусто. А можно в очень маленьком пространстве что-то ощущать по-другому. 

– А комфорт, который рождается от человеческих пересечений и совпадений...
– ... от совпадений, от любопытства к другому человеку, от того, что в тебя могут поверить и с тобой могут пойти в какой-то путь, когда ты иногда сам не знаешь, как это объяснить, а тебе верят. Это очень важно! Ты чувствуешь, что тебе надо именно сюда идти, а объяснить пока не в состоянии. Потом, через некоторое время находишь объяснение. Когда ты понимаешь, что есть люди, которые понимают, что ты еще не сформулировал, но несмотря на это куда-то ведешь, и они увлекаются этим почему-то – это большой кайф, большое внутреннее удовольствие от этого движения.

– Когда ты только хотел стать режиссером, ты думал о таких вещах?
– Нет, не думал совсем. Меня интересовала режиссура как профессия, как возможность построения и выявления мысли, которую ты хочешь донести. Как на сцене сделать так, чтобы зритель правильно прочитал твою мысль: чтобы вовремя посмотрел в ту или иную сторону, вовремя заметил ту или иную деталь, чтобы не замечал того, чего я не хочу, а на другие вещи обращал внимание...

– Сейчас тебя это не волнует?
– Это уже «на автомате». В этом нет проблемы. Я знаю, что если я хочу эту мысль выразить, то не задумываюсь уже. Раньше я рисовал все мизансцены – куча изрисованных тетрадей! Сейчас я ничего этого не делаю...

– У всех режиссеров наступает такой момент в творчестве?
– Я не могу себя сравнивать с какими-то образцами. Например, Гротовский в какой-то момент вообще перестал заниматься театром и ушел к мексиканским магам и стал уже заниматься материями, связанными с духом... Для него это было естественным продолжением театра. Он естественным образом перешел в такую стадию. Были у него такие упражнения, как, скажем, «Дерево», когда люди шли по тропинкам к дереву, что-то там происходило... Это тоже было театральное действо. У него такой путь. У каких-то других режиссеров – другой. Я не знаю, часть ли это нашей профессии. 
Я вижу, что Питер Брук делает очень простые спектакли сейчас. Из того, что я видел. Очень гармонично, неброско. В этом очень большое достоинство и глубокая мысль. У меня нет желания удивить публику!

– А какое есть?
– Чтоб она поняла, о чем я хочу с ней разговаривать, откликнулась на это, чтоб она могла разговаривать со мной во время спектакля. Это мне важно! Вот, к примеру, сейчас, в какой театр не придешь, там есть проектор и экран. Я тоже когда-то работал с этим, у меня экран был почти действующим лицом. В Нью-Йорке ставил спектакль «Макбет.сом», где все действие было построено через экран. Там было всего три персонажа, а остальные – на экране. А сейчас мне это неинтересно. Сейчас я думаю, что это все противоречит театру как таковому, потому что театр – это артист, два артиста, три артиста, это люди, которые путем обмена какими-то движениями и словами вдруг создают жизнь, в которую я могу поверить как зритель. 
Это самое интересное и самое сложное, что уходит, к сожалению, из театра. Мы все больше видим спектаклей, где больше дизайна, чем жизни человеческого духа между артистами. С другой стороны, такому театру не учат сейчас. Это не модно сейчас. То есть модно, если ты делаешь с той степенью мастерства, когда зритель может на это откликнуться. А если делаешь не до конца, то, конечно, это превращается в рутину. Знание о том, что такое театр, к сожалению, уходит. И все меньше людей, которые знают, как этим распоряжаться... Не могу сказать, что я наследник по прямой этого знания, но что-то как-то я унаследовал...



– Неужели в «Табакерке» тоже такая ситуация?
– Нет, наш театр немного другой. Его художественный руководитель сам артист, великий артист, и многое там сделано было для того, чтобы театр всегда был актерским. Там такой проблемы нет. 
А если говорить в общем о театре и кино сейчас, то очень мало артистов среднего поколения, которые говорят так, как артисты среднего поколения советского периода. Там была целая плеяда... А сейчас – единицы: Хабенский, Машков, Миронов... Сейчас есть молодые талантливые артисты, они появляются и, дай Бог, чтобы они развились и доказали, что интересны не только своим первым появлением. Сейчас звезды рождаются очень часто! Каждый месяц – новая звезда в кино! И также быстро исчезают... Это тот разрыв, который образовался, когда разрушился СССР, и система образования – и театрального – претерпела изменения. Люди, которые были ценны своим преподаванием, они не могли за эти крошечные зарплаты преподавать, они должны были где-то еще зарабатывать деньги. Вместо них пришли в вузы люди не слишком талантливые, а иногда и просто бездарные. Был разрыв, но, дай Бог, что он сейчас уже ликвидирован. Престиж профессии вернулся.

– А почему это произошло?
– Общество изменилось, самооценка общества изменилась. Тогда говорили, что какие мы ужасные, какие мы плохие... А сейчас считают, что без нас плохо. Соответственно появляются люди, которые должны это выражать в театре или в кино. Хотя, что тоже интересно, я еще не видел ни одного фильма, где был бы найден современный герой. Есть герои Отечественной войны, герои «оттепели»...

– А каким ты видишь современного героя?
– Пьер Безухов – герой. Он выражает мысли своего времени. Герой для меня – это человек, который достаточно образован, чтобы быть интересным мне, мыслить глубже, чем даже я и т.д. Или в советское время был Зилов в «Утиной охоте» Вампилова. С одной стороны, он герой, с другой – антигерой. Но он четко выражает свое время. И ты понимаешь, что мы переживаем вот эту ипостась развития советского человека. В его появлении, в его столкновениях с жизнью и проявляются и все противоречия, и система. А кто сейчас выразил бы мой идеал... Я не знаю.

- Любое хорошее произведение – это же о выборе.
-Конечно! Человек всегда стоит перед выбором. 

– Между чем и чем?
– Это зависит от тебя, от того, в какой ситуации ты оказался. Я бы не стал утверждать вслед за Достоевским, что поле битвы – это душа человеческая, борьба между дьволом и Богом. По большому счету, это так и есть. Это выбор между добром и злом, нравственностью и низостью, но опять-таки - в твоем представлении, в том, что ты понимаешь под этим. Мы же все разные и у нас шкалы ценностей очень разные. То, что одни понимают под добром, для других – это, может быть, совсем не добро. Делая выбор, нельзя сказать, что ты белый или черный. Оттенков-то бесконечное количество! Пока человек живет, пока жива литература, она всегда будет описывать какое-то новое проявление человека, и театр, и кино, и другие виды искусства будут этому следовать. 

– Саша, каждый материал, с которым ты работаешь, тем или иным образом рассказывает о любви. Ты, наверное, знаешь множество разных оттенков любви.
– Я бы так не сказал, что я много знаю. Наверное, даже наоборот. Я многого не знаю, поэтому меня это интересует. Скорее, мне бы хотелось знать больше об этом, понимать, как чувствует себя человек в тех или иных обстоятельствах. Как я себя чувствую, я могу себе объяснить. А есть миллионы совершенно иных душ и сердец. Эта тема из тех вечных тем, которая не перестанет тревожить звезды неба над головой и моральный кодекс внутри нас, как сказал Кант. Пьесы талантливых людей – все про любовь.

– Что в этом чувстве такое, что оно цепляет человека даже в далеком от роматического возраста состоянии?
– Да потому что человек все равно хочет любить и быть любимым. Это его естественное желание!

– С возрастом оно должно бы притупляться?
– Я пока до этого не дошел. Если мы говорим о любви мужчины и женщины, то она бывает разная. Человек без любви, без надежды дня не проживет!

– Это же общие слова. А я хочу от тебя услышать нюансы, которые ты приобрел или потерял, как человек, который на постоянной основе работает с этим материалом в искусстве.
– Это же пушкинский рецепт: «над вымыслом слезами обольюсь». Вот пишешь пьесу по мотивам «Мадам Бовари» Флобера, погружаешься в это, идешь по этому следу и вдруг понимаешь, что это – правда, а это – неправда, так могло быть, а так – нет. Ты сам для себя ищешь ответы на вопросы, хочешь пережить потерю или обретение любви. 

– А как ты это все передаешь актерам? В таком случае недостаточно просто слов и объяснений, навыков актерского мастерства...
– Одной техники никогда не бывает достаточно! Вопрос, наверное, в том, насколько ты интересен актеру, насколько в данный момент умнее его, насколько готов к этому материалу и что ты можешь нового предложить этому артисту, исходя из ее жизненного опыта. Если у тебя больше мыслей и предложений, то тогда артист пойдет за тобой. Если у тебя всего этого меньше, то чаще всего такие спектакли не доходят до зрителя. Они зачастую закрываются до премьеры. 
Сейчас, правда, такое случается все реже, а в Советском Союзе было очень часто. Я не имею в виду политические мотивы. Тогда бывало, что репетируешь, репетируешь, и ничего не происходит такого, чтобы спектакль смог родиться. А сейчас, к сожалению, волей-неволей уже премьера назначена и билеты проданы, и спектакль выпускается. Другая экономическая ситуация! Но спектакль такой через небольшой промежуток времени сходит со сцены. Очень важно, кто с тобой работает. От артиста очень многое зависит. 
Понимаешь, вся прелесть актерской профессии и почему ей так бредят очень многие, и почему масса людей хотела бы попробовать быть актером или актрисой заключается в том, что ты за свою короткую в размерах Вселенной жизнь успеваешь прожить массу других жизней: ты успеваешь кого-то любить еще, кроме своей жены, ты успеваешь изменить свое жене на сцене, ты успеваешь убить, согрешить, быть святым, не будучи им в жизни – масса вещей, которые ты успеваешь прожить со зрителем за секунды пребывания на сцене. Любой артист пропускает это все через себя. Момент человеческой правды на сцене, момент понимания, что ты это не ты, а кто-то другой и сейчас ты можешь взаимодействовать с другими людьми, не будучи собой, он потрясающий. Я уверяю тебя, что это происходит не от начала до конца спектакля. Мы боремся за то, чтобы островки этой правды расширялись. Но уверяю тебя, когда артист выходит в новой роли первый раз, он еще не является персонажем. Это рождается каждый вечер, каждый спектакль вместе со зрительным залом. Артист без зрительного зала – это сумасшедший... Без зрителей мы все гениальные: перед зеркалом ты можешь все!

–  А что же тогда такое зрители? Что они добавляют спектаклю? Как их захватить и ими управлять? 
– Нужен талант актерский, нужна школа. А часто после первого курса театрального вуза, ты чувствуешь, что профнепригоден...

– Это понятно более-менее. Я про другое, про чудо взаимодействия со зрителем.
– Это вопрос свободы! Когда ты свободен – а мы к этой свободе все стремимся на сцене – в рамках предлагаемых обстоятельств. Ведь кто такой артист? Это экстрасенс, который способен заразить собой людей, сидящих в зале. Когда ты начинаешь вместе с артистом сопереживать. Сопереживание же часть нашей жизни. И еще нужна вера! И плюс талант!

Автор: Светлана Мигдисова