26°C Монреаль
Француз Сантьяго Амигорена (Santiago H. Amigorena) носит нефранцузское имя. Свою краткую биографию он изложил в эпилоге своего романа.
«Антисемитизм вынудил моих предков покинуть Европу. Латиноамериканские диктатуры выгнали меня с родителями из Аргентины, а затем – из Уругвая, и мы вернулись в Европу. Мне пришлось оставить родную страну, родной язык и близких друзей. Как и мой дед, я пошел на предательство, оказавшись там, где не должен был находиться. Однако я не жалуюсь. То была моя жизнь. Единственная, какую я прожил».
Воспитанный в интеллектуальной семье, Амигорена посвятил себя кино. Работал кинокритиком, написал десятки сценариев к художественным фильмам. В некоторых из них выступал режиссером, как, например, в «Quelques jours en septembre» («Несколько дней в сентябре») с Жюльетт Бинош в главной роли. Премьера этой картины состоялась в 2006 г. на Международном Венецианском кинофестивале, а также была отмечена специальным призом на Международном кинофестивале в Торонто.
Помимо кино, немалое место в жизни Амигорены занимает литература. «Внутреннее гетто» – его десятый по счету роман, и интересен он, в первую очередь, своей документальной основой, имеющей прямое отношение к истории его семьи.
Родная Польша и увлечение Гейне
Героем романа «Внутреннее гетто» Амигорена сделал своего деда.
Мы узнаем его молодым человеком. Зовут его Винсент Розенберг. Родом из зажиточной еврейской семьи (отец – коммерсант из городка Хелм на берегу реки Ухерки), этот житель Варшавы начала ХХ-го века ощущает себя в первую очередь поляком и, когда приходит время встать под патриотические знамена маршала Пилсудского, он без малейшего колебания идет в солдаты, а заканчивает военную службу бравым офицером.
После окончания Первой мировой он поступает на юридический факультет Варшавского университета и, помимо права, проявляет интерес к немецкой литературе. Но чтобы читать Гете, Гейне и Шиллера, нужно освоить немецкий язык. Винсент изучает его с удовольствием и мечтает когда-нибудь продолжить учебу в Берлине. Только вот в скором времени этот студент, польский патриот и германофил, едва ли не презревший «провинциальный» идиш, на котором говорят в его семье, почему-то вдруг все чаще стал слышать от своих однокашников уничижительные реплики, прямо указывающие на его семитское происхождение.
В какой-то момент на фоне растущего антисемитизма и общего неблагополучия в родной Польше обескураженный Винсент принимает решение эмигрировать и выбирает для этого далекую Аргентину, в которой, по слухам, жить и легче и вольнее. Да и, честно говоря, устал он действовать по указке своей вездесущей мамы.
Счастье в Буэнос-Айресе
Итак, Винсенту 28 лет, и в 1928 году он оказывается на ином континенте. Буэнос-Айрес! Все здесь иначе, чем в Варшаве! Теперь его имя звучит куда мелодичнее: Висенте!
Висенте быстро сходится с такими же, как и он, молодыми еврейскими переселенцами из Восточной Европы, среди которых есть выходцы и из России. Вместе они собираются в кафе, обсуждают новое житье-бытье, и вскоре один из его новых дружков знакомит его с хорошенькой Розитой, дочкой некоего Пини Шапиро, прибывшего в Аргентину из маленького городка близ Киева тридцатью годами ранее. Розита нравится Висенте, по-испански он ласково будет называть ее «Mi Rusita» («Моя Руссечка») и вскоре молодые сыграют свадьбу. Зажиточный тесть помогает Висенте открыть мебельный магазин. Нужны помощники. Амигорена принимает на работу симпатичного молодого немца Франца (тот покинул с родителями-коммунистами родную Германию, в которой поднимается нацизм). Франц работает хорошо, торговля идет успешно. А в семье Висенте и Розиты, на радость родителям, один за другим рождаются чудесные дети. Висенте нравится жить в Буэнос-Айресе, нравится испанский язык, нравится аргентинское танго. Вот оно, счастье!
Спуск в ад
Но счастье, как известно, величина непостоянная. В 1939 г. Гитлер начинает Вторую мировую войну и 1 сентября в Польшу вторгаются немецкие войска.
Висенте, получавший на протяжении многих лет письма от матери, узнает от нее о странных вещах, происходящих в Лодзи и Варшаве. Немцы выстроили стену, а затем начали сгонять еврейское население в так называемое гетто, где условия жизни ухудшаются с каждым днем. Мать просит его о помощи.
С этого момента Висенте теряет покой. Он начинает внимательнее слушать радио и вдумчивее читать газеты, в которых время от времени появляются кое-какие сводки о положении дел в Польше, но все это отрывочно и не вполне ясно. Письма из Варшавского гетто, в которых оказались мать и брат Берл (сестра успела перебежать в Советскую Россию), делаются все более редкими и при этом все более отчаянными. Не может быть!.. И это организовали цивилизованные немцы, которыми он всегда так восхищался?..
Висенте охватывает ужас, ярость, боль, стыд, чувство вины, отчаяние. Он жадно ищет новости в газетах, пытается обрадоваться весеннему восстанию в Варшавском гетто и осеннему – в концлагере Собибор (оба произошли в 1943 году), но, к несчастью, восстания эти жестоко подавлены, сотни людей казнены. Сознавая свою беспомощность, слабость, невозможность спасти близких, оставшихся на расстоянии 12 тыс. километров, униженный Висенте отказывается обсуждать больную тему, а об остальном говорить и вовсе нет смысла. Жена и дети не могут ему помочь. Он уходит в себя и погружается в тотальное молчание, он несчастен и одинок. Он уже не гордый поляк, не восторженный поклонник немецкой цивилизации, не счастливый аргентинец. Он – обычный жалкий еврей, и его удел – «внутреннее гетто». Для Висенте его еврейство подобно «тяжелому чемодану, полному старых рукописей, написанных неразборчивым почерком... неразборчивым почерком на языке, на котором даже не говорят».
А тем временем в Буэнос-Айресе жизнь забила ключом. «В Аргентину, – пишет Амигорена, – вновь вернулось изобилие, как это было в 1910-е годы. Страна сбросила с себя провинциальную бедность, в которую она погрузилась в годы кризиса 30–х, и благодаря Второй мировой войне стала «далеким центром мира». По причине разразившегося военного конфликта из Европы стали уезжать люди, число эмигрантов удвоилось. Эта волна повлекла за собой не только итальянскую и испанскую бедноту, которая еще с конца 19-го века тянулась в Аргентину, но и известных артистов и интеллектуалов, а также европейские семьи – куда зажиточнее тех, что приезжали ранее. У аргентинцев наступила легкая жизнь. Магазины заполнились товарами, любое частное дело приносило прибыль. И только Висенте в этом огромном городе, в этом городе-празднике, ощущал себя все более и более бедным, все более и более ничтожным».
«Спуск в ад» едва не завершается петлей: Висенте пытается покончить жизнь самоубийством, но в тот злополучный момент на пороге появляется Розита, объявляющая ему, что беременна четвертым ребенком. На дворе – конец 1944 года. До Победы осталось несколько месяцев. Родившуюся девочку назовут Викторией.
Виктория станет теткой Амигорены, появившегося на свет много позже, в 1962 г. Его дед Висенте умрет, когда Амигорене будет всего 7 лет, он практически его не помнит.
Мать Висенте – Густаву Голдваг – вместе с другими узниками Варшавского гетто нацисты отправят на смерть в концлагерь Треблинка-2. Брат Берл с женой погибнут в Варшавском гетто после участия в зверски подавленном восстании. Их пятилетний сынишка будет уничтожен в Освенциме. Никто из них не доживет до момента, когда советские войска освободят Треблинку, Собибор, Освенцим.
Холокост, Шоа...
Наряду с рассказанной семейной историей Амигорена стремится осмыслить то, что в 60-е годы назвали «Холокостом», или «Шоа». «Впрочем», –пишет он, – «этих слов раньше не было ни во французском, ни в английском языках, ни с маленькой, ни с большой буквы. Вначале названия не было. Говорили о «событии», о «катастрофе», о «катаклизме», о «крушении», затем стали говорить о «резне» и «апокалипсисе». Но с самого начала не было никакого слова. Оно было лишь у нацистов: «территориальное решение», затем – «окончательное решение». Черчилль назвал это «преступлением без названия».
Сантьяго Амигорена создал роман, в котором захотел объяснить молчание своего деда, наполнив его, это молчание, своими собственными словами. Теми, которые показались ему верными. В одном из своих интервью писатель признался, что работая над текстом, он постоянно «очищал» его от всего лишнего, боясь сфальшивить, выразить что-то не так. В его трагических размышлениях о национальной самоидентификации много вопросительных предложений, за ними нередко следует многоточие, свидетельствующее о внутренней напряженности и волнении, которые, конечно же, передались ему от его поверженного деда. Нужно ли об этом говорить вслух? Амигорена считает, что да. «Мне, стареющему человеку, приятно думать, что какие-то элементы моего прошлого живут во мне. Я надеюсь также, что что-то присущее мне будет жить в моих детях», – пишет он в последних строках книги.
«Внутреннее гетто» – не первое произведение, посвященное многим трудным, мучительным вопросам, связанным с Холокостом. За последние 70 лет на эту тему написаны сотни исторических исследований, а писатели из разных стран: Лион Фейхтвангер – по-немецки, Примо Леви – по-итальянски, Давид Гроссман – на иврите, Патрик Модиано и Жорж Перек – по-французски, Василий Гроссман, Александр Галич, Евгений Евтушенко – по-русски, – нашли собственные слова и интонации для того, чтобы выразить и ужас, и скорбь, а также яростное осуждение насилия.
Со своим печальным и горьким романом «Внутреннее гетто» Сантьяго Амигорена заслуженно вошел в эту благородную когорту.
Автор: Людмила Пружанская
